Инь и Янь. Современные рассказы - Генрих Корн

– Неправда! – рассердилась тихая девочка. – Просто надо быть чуточку умнее, чтобы ценить настоящую женскую красоту! Вы оба – невежественные тупые мужики! У вас шаблоны в голове вместо мыслей, вы живёте по шаблонам!.. Увидели смазливую девку с сиськами третьего размера и задницей, как у Дженнифер Лопес, кровь вступила в известное место, и потекли слюни всяческие!.. А настоящая красота женщины не в сиськах и не в заднице, и даже не в смазливой роже!.. Суть важна в жизни, а не шаблоны ваши! И суть, между прочим, в женщине заключается как раз в её вагине! Это настоящее лицо женщины!.. Да, конечно, ваши шаблоны не имеют ни вкуса, ни цвета, ни запаха, потому что они – пустая никчёмная картинка, а настоящее лицо, каким бы волосатым, по-вашему, оно ни было, есть трепещущее всеми красками, запахами и вкусами живое божество!..

Оба модных юноши, умирая со смеху, поверглись на коленки перед тихой девочкой, недвусмысленно устремив взоры на молнию её джинсов.

– О, Вагина! – возгласил модный юноша в рубашке в клеточку. – Прости нас, тупых невежественных мужиков!

– О, трепещущее всеми красками, запахами и вкусами живое божество! – подобострастно вторил ему модный юноша в рубашке в полосочку. – Прости нас с нашими мёртвыми мыслями и шаблонами! Прими в жертву этот чудный нектар из девственных банок «Amore», «Black Russian», «Ягуара», а также солнцеподобное пиво, что стоит в холодильнике, и мы будем до конца наших дней любить тебя!

– Дураки!.. – заплакала тихая девочка.

– Так, хватит!!! – брызнули искрами обе девицы.

Когда искры опять обиженно попадали на пол, а модные юноши с пола поднялись, кто-то из пришедших парней радостно хлопнул в ладоши.

– Я видел! Я видел! Офигеть!.. Да она пи**ец какая волосатая!..

– Фу, надоели уже! – закатила ядовито подведённые глазки некрасивая девица.

– А я, кажется, поняла смысл этого фильма, – заулыбалась высокая.

– Да? – в один насмешливый голос обернулись к ней модные юноши.

– Эта девушка не ищет новые пикантные приключения. Они ей не нужны… Ей просто одиноко, – всхлипнула тихая девочка. – Просто так получалось… Ей нужен был всего лишь один настоящий мужчина, который бы оценил её как женщину!.. Но все встречались какие-то… Кроме последнего, в конце… Который поцеловал её «туда»…

– Смысл фильма в том, что нет никакого смысла, – сказала высокая. – Нет никакого смысла в жизни. Просто огромная пропасть, дыра, в которую валятся все люди. У этой дыры есть соблазнительно притягательная обёртка, которая называется жизнью, чтобы падать в пропасть не было так страшно и больно. Наслаждайся, пока падаешь. Не думай ни о чём. Убейся позитивом. Не забивай себе голову, всё равно конец для всех один – дно. Женщина – это образ. Ты весь месяц можешь ублажать себя своей красотой, получать удовольствие, чувствовать уверенность в себе, держать себя в чистоте, ухаживать за собой для всех случаев жизни, чтобы всегда быть на высоте – в обществе, наедине с собой, в сексе, в разных удобных и неудобных обстоятельствах и взаимоотношениях, можешь чувствовать себя неотразимой и позволить себе некоторое бесстыдство, можешь быть ангелом или божеством, но всю эту наивную блажь поставят на место месячные. Вывод, девочки: не думаем о месячных, думаем о том, что мы – «божество». И мужикам будем давать только красивую обёртку. А то никто «туда» не поцелует.

– Так убьёмся же позитивом! – предложил модный юноша в рубашке в клеточку. – Нектар стынет. Завтра тридцать первое, а у нас во рту ещё не побывало ни вкуса, ни цвета, ни запаха!..

– А потом всех позитивно расцелуем куда надо, – добавил модный юноша в рубашке в полосочку. – Не плачь, Верка!..

* * *

Тридцать первого числа Лёха стоял с цветами и шампанским на прокуренной лестничной площадке и звонил в железную дверь одной из квартир. Через пару минут ему открыла симпатичная брюнетка с заспанным усталым лицом.

– Привет, Даш, – весело сказал он ей. – С Наступающим! А ты что же? Спишь, что ли? Ай-ай-ай, Дашка, Дашка! Разве можно сегодня спать?..

– Чё надо? – хмуро бросила она, гневно взглянув ему в глаза.

Лёха несколько смутился таким приёмом, его живые игривые глазки сверкнули недобрым огоньком, но весёлость всё же не покинула так скоро.

– Как чё?.. Гостей принимаешь? На, держи!.. Цветы тебе, шампанское тебе, всё тебе! А самое главное – позитивное настроение!.. Зачем киснуть-то, солнышко моё?

Он хотел войти, но Дашка не пустила его, загородив рукой проход.

– Мне твоего позитива не надо, Алексей. Мне ничего от тебя не надо. Знаю я твой позитив. Нет от него ничего хорошего.

– Да ладно тебе, Дашулечка! Перестань обижаться на весь белый свет. Что, лучше сидеть одной и дуться?

– Лучше одной, чем с тобой. Мне противны такие мужики, как ты.

Лёхина весёлость резко помрачнела.

– А какие не противны? Серый, что ли, который с Маринкой теперь живёт?

– Я сама виновата. И вообще не тебе об этом рассуждать.

– Дашка, чё ты… как не знаю кто?.. Впусти, давай в квартире поговорим. Чё на пороге-то, как… эти…

– Мне не о чем с тобой говорить. Уходи и больше не смей приходить сюда.

– Кого ты из себя строишь, девочка? – разозлился Лёха. – Забыла, как стонала подо мной?

– Хотела бы забыть, но всю жизнь придётся помнить то, какая я дура и какую глупость я тогда совершила! Поэтому запихай свой никчемный позитив себе в задницу и убирайся!

С этими словами она захлопнула дверь. Так звонко, что эхо сотрясло стёкла на большом окне на лестнице.

Лёха вышел из подъезда чернее тучи. В чудовищной злобе он выбросил бутылку шампанского с цветами в снег и закурил. Чернота преисполняла его, страшной гримасой искажая лицо, обезображивая, уродуя даже сам человеческий облик, застывая вязкой смолой в живых игривых глазах, отчего они становились пустыми, унылыми и мёртвыми, цепенея кривой усмешкой в губах, извергающих табачный дым, и поэтому табачный дым тоже казался чёрным, злым и страшным.

В том страхе струилась такая беспощадная безнадёжность, что в струях дыма рождалось ощущение всякого отсутствия настоящего – девятиэтажной кирпичной громадины за спиной Лёхи, обжигающе холодного снега под ногами и вокруг Лёхи, вихреобразно вздымаемого ветром, тёмного беззвёздного неба над головой Лёхи и истуканом застывшего самого Лёхи, и напротив – присутствия иного, другой реальности, которая и производила страх, потому что в ней были чьи-то страшные пристальные глаза.

В той дымной злобе сгущалось, переливаясь и уплотняясь, такое непроглядное отчаяние, что в каждых переливах гущи умирало время, и в каждом новом уплотнении монолитной стеной всё отчётливее и отчётливее поднималась вечность, которая и производила злобу, потому что в ней были чьи-то пристальные злые глаза.

В той дымной черноте всполохами мерцали пламенеющие языки такого вопиющего осознания небытия, чётко осознающей себя смерти, смерти, даже в этом своём осознании не имеющей никакой жизни, вообще ничего не имеющей в себе, кроме смерти, что в каждом очередном миге мерцания безжалостно и жадно, с ненасытной похотью, высасывалось любое малейшее проявление света однообразно-бескрайней тьмой, которая и производила однообразно-бескрайнюю похотливую черноту, потому что в ней были чьи-то чёрные похотливые глаза.

И вдруг эти глаза рванулись вперёд из страшного, злого, чёрного дыма, обнажая фаллосоподобный рог, козлиную морду, тучное тело, покрытое мохнатой чёрно-коричневой шерстью и переходящее сзади в медно-красный чешуйчатый хвост.

В порыве устремления вверх хвост толкнул Лёху на снег и оставил его лежать сотрясаемым в отчаянном рыдании, а потом мощным взмахом увлёк своё мохнатое тело прочь – в тёмное беззвёздное небо.

Козерог летел по центральному проспекту города, заглядывал людям в лица, и на них запечатлевался его взгляд. Эта печать заставляла людей бесстыдно рассматривать друг друга. Женщины, гуляющие под ручку со своими мужьями, искали чувственных взоров встречающихся мужчин и юношей. Мужчины, опуская глаза вниз, придавали им вектор в сторону впереди идущих девушек в коротких куртках, искушаясь соблазнительной молодостью ягодиц, обтянутых облегающими брюками и джинсами. Юноши, помимо прочего, не стеснялись оглядывать противоположный пол с головы до ног, мечтательно задерживая взгляды между последних, дорисовывая в фантазии скрытое на основе видимого. Девушки, находя услаждение в таковом внимании, заигрывали с движениями своего тела, чем сеяли в сердцах искушаемых неудовлетворённые семена похоти.

– Скучно, Господи, как же скучно! – сказал Козерог и извлёк откуда-то из складок своей шерсти стеклянную шкатулку, заполненную серым дымом, сквозь который просматривалось некое кровавое месиво. – Что наша жизнь? – ухмыляясь, спросил он себя и, достав из кровавого месива своей шкатулки человеческое сердце, саркастически ответил: – Игра. Ставки сделаны, господа! Чьё это сердце? Это сердце человека с живыми игривыми глазами. Отжило. Доигралось, – морда Козерога сладострастно потёрлась о трепещущее сердце и съела его, а фаллосоподобный рог эрегированно побагровел. – А это? – из кровавого месива шкатулки возникло другое сердце. – Это Алексан-Саныч. Бедный, бедный Алексан-Саныч!.. Ты не знаешь, как играть в эту игру, а я знаю, и поэтому я тебя съем, – морда сладострастно потёрлась о трепещущее сердце и съела его, а на фаллосоподобном роге эрегированную багровость разрезали кривые линии фиолетово-пурпурных вен. – А это мой милый безрассудный мальчик, любимец глупеньких невинных девочек, маленький Козерог, – и очередное сердце разделило участь двух первых, поскрипев жилами на зубах Козерога. – А это что? – его мохнатые руки вытащили из шкатулки кровавый ошмёток мяса со свисающими трудноузнаваемыми органами. – Это вагина Светланы Сергеевны. Game over, my favorite bad pussy! Do you know me? Don’t worry, I know you. А где же похотливые глазки твоего супруга? Ах, вот они!.. – Козерог со стоном наслаждения поглотил ошмёток мяса со свисающими человеческими глазными яблоками, и кровь обильно потекла по козлиной бороде, а фаллосоподобный рог с набухшими фиолетово-пурпурными венами встрепенулся мелкой дрожью. – Ах, играй, великий Козерог!.. Играй, жги, ломай эту проклятую скуку!.. Разгорайся, гори, сгорай в таком смертельном и таком сладком огне азарта и позитива!.. Убей, Козерог, убей себя позитивом!.. Бонусы! Бонусы! Где мои бонусы? – его морда наклонилась к шкатулке и залпом высосала из неё серый дым. – Ах, какие вкусные, сладкие души у вас, мои маниакальные скверноумцы, Олег Генрихович, Иван Арнольдович и, о дивный аромат, Анечка Исаковна!.. Ем умственное тело слушателей ваших, несчастных Олега и Евгении, – на вскинутых в экстазе руках Козерога пульсировали два человеческих мозга, и когда он съел их, фаллосоподобный рог покрылся липкой испариной. – И пью умственную кровь делателей ваших, модных юношей, двух девиц – некрасивой и той высокой в обтягивающих джинсах, молодого человека в стильных очках и его товарища с восточной бородкой, а также Веры Козловой, лобызаю бесстыдное божество твоё, о тихая девочка, – он выпил кровь из шкатулки и потряс её в руках. – И вот они, драгоценные жемчуга, грязные выделения грязной жизни хорошенькой девушки Яны, грязное семя грязного человека Вадима Вадимыча, сок блудливого желания Максима, сок животной страсти и страдания Артёма, Аллы, бритоголового молодого человека, которому она отдалась, и всех других молодых людей, которым она ещё отдастся!.. – из запрокинутой шкатулки на вытянутый козлиный язык попадали капли мутной вязкой жидкости, и фаллосоподобный рог, затрепетав в оргазме, извергнул из себя обильные брызги чёрной слизи.